Ее переправляли через государственную границу на севере Европы, чтобы спасти жизнь. Сначала от опасностей немецкой оккупации из Киркенеса в Мончегорск, потом – как дитя войны в Швецию.
–Самое трудное – это когда тебя отправляют одну. Ведь во время войны мы держались вместе, – говорит Кирстен Басма.
Лагерь военнопленных находился всего в нескольких метрах от дома Кирстен неподалеку от Киркенеса. Из кухонного окна она видела русских.
– Пленные были худющие, белые и серые. Они были грязные, ноги обмотаны тряпьем, и они всё ходили кругами за колючей проволокой. И спали на улице, сбившись в кучки. Многие замерзали насмерть. Нам, детям, не разрешали разговаривать с русскими пленными. Но мы носили им хлеб. Всовывали куски хлеба им в руки. Иногда кому-нибудь из нас доставался подарок: они делали игрушки с шариком на шнурке внизу и птичкой, которая начинала клевать, когда шарик поворачивался.
Кирстен Басма было три года, когда немцы в 1940 году оккупировали Норвегию.Когда бомбардировки участились, вся семья перебиралась повыше в горы. Они неделями жили в маленькой избушке, часто без отца.
-Папа всегда был где-то на задании. Он принимал норвежских партизан, которых обучали в Советском Союзе. Он участвовал в актах саботажа против немцев и сообщал сведения партизанам, которые приходили к нам домой. Отец на меня сердился, потому что я его везде разыскивала. Но я просто думала, что пока я рядом, с ним ничего не случится.
Немцы несколько раз забирали отца Кирстен на допрос.
– В следующий раз мы тебя не выпустим, – сказали они ему как-то.
Тогда отец решился бежать в СССР. Вся семья должна была отправиться с рыбаком по имени Савио. Детям дали снотворного, так что они спали, когда рыбацкое суденышко пробиралось мимо немецких сторожевиков вдоль берегов северной Норвегии. Дело было осенью, погода стояла пасмурная, кругом темень. Так и было задумано: важно, чтобы на небе не было луны. Волны вблизи Киркенеса были пока небольшие, беспокойные порывы ветра хлестали черную воду. Турлейф – отец Кирстен – переоделся рыбаком. Семеро детей и две женщины – жены Турлейфа и Савио – прятались под палубой.
Немцы узнали Савио, они ведь каждый день видели, как он на своем судне выходил из фьорда. Савио помахал им рукой, а немцы пожелали ему удачной рыбалки.
”Они идут, они идут!”
В ночь побега ветер усилился, и лодка стала крениться все больше. Когда дети проснулись, шторм уже разыгрался не на шутку. Суденышко карабкалось по волнам вверх, а потом скатывалось вниз, вниз… Детей стало тошнить. Кирстен помнит свою матросскую блузу. Тетя сшила ее из флаговой ткани, которую отец украл с немецкого склада.
– Ткань была красного цвета, шершавая и колючая, было очень неприятно, когда она касалась тела, – говорит Кирстен Басма.
Дети расплакались, их одежда была перепачкана рвотой. Но блуза Кирстен стойко сопротивлялась и оставалась относительно чистой. Из-за качки железная печь в каюте сорвалась с креплений и стала беспорядочно елозить по настилу, а наверху, на палубе, туда-сюда моталась тяжелая цепь. Все это только усиливало качку. Лодку стало захлестывать волнами.
– Маме было некогда заниматься нами, детьми, потому что она была на палубе и помогала мужчинам. Они ее привязали, чтобы не смыло, и мама вычерпывала из лодки воду – стояла там час за часом и вычерпывала, – рассказывает Кирстен.
Управляющие судном взрослые потеряли взятый было курс. Когда луч прожектора, пробегая над штормовыми волнами, слегка задел лодку, они поняли, что слишком приблизились к Петсамо (ныне Печенга) и к немцам, поэтому нужно постараться уйти подальше.
И тут заглох двигатель: заклинило. Судно стало дрейфовать в темноте. Турлейф запаниковал, всюду ему начали мерещиться немецкие корабли и подводные лодки. Он закричал: «Они идут, они идут!» – и начал вытаскивать динамитные шашки, которые взял с собой.Так они решили заранее: если немцы попытаются их схватить, они подорвут себя. Динамит – это их запасной выход.
Высокие волны разбили о судно маленькую шлюпку, которая была у них на буксире. Обломки этого крушения вынесло на берег, где их позднее обнаружили немцы.
– Они сказали всем, что нашли на одном островке тело моей матери. Так что нас объявили погибшими. Поэтому дома все думали, что мы потонули в шторм, – рассказывает Кирстен.
”Нам налили по большой кружке чая и угостили вкуснейшими бутербродами”
Внезапно из тумана вынырнул военный корабль с русскими буквами на носу. Тут взрослые сообразили, что оказались вблизи советских территориальных вод. Беглецов доставили в порт на полуострове Рыбачьем – продолжении Кольского полуострова.
– Мы на ногах стоять не могли, все качалось, – говорит Кирстен. – Военные моряки снесли нас вниз, в землянку с торфяной крышей. Там, под землей, стояли длинные столы, а вокруг них сидело множество солдат. Нам налили по большой кружке чая и угостили вкуснейшими бутербродами. На них был толстенный слой масла.
Несколько дней они прожили в землянке. Иногда прямо по ним пробегали здоровенные крысы.
– Морпехи очень нам, детям, обрадовались. Играли с нами. И нам нравилось, что они о нас заботятся. Один раз они взяли нас с собой в театр. Это очень яркое воспоминание. Другое, тоже яркое – моя первая вошь. Что-то ползло по мне, что-то большое и белое и страшно блестящее. И укусило! Первая вошь… Потом у нас еще было много вшей. Нас каждый день обрабатывали, чтобы их вывести.
Потом оба семейства доставили в лагерь для беженцев в Мончегорске – к югу от Мурманска. В этом лагере жили и другие беженцы, эвакуированные из самой России.
– В комнате, куда нас поселили, на потолке были нарисованы гроздья фруктов и ягод. По вечерам, лежа в постели, прежде чем заснуть, мы понарошку ели виноград. На самом же деле еды было не так и много: в основном, фасоль и чай. За все годы, проведенные в СССР, молока мы не видели. Но у русских и у самих еды не было.
Случалось, что русские беженцы приходили и просили дать хоть что-нибудь, но норвежской семье нечем было с ними поделиться. Наоборот, дети, случалось, дрались из-за еды.
– Детям, жившим в этих бараках, было очень любопытно, и они часто к нам прибегали. Мы им показывали картинки в наших норвежских учебниках, а дети переводили подписи к ним на русский. Скоро мы научились болтать по-русски.
В бараке семья получила собственную комнату. Мама, младшая сестренка и Кирстен спали на одной кровати. По ночам они прижимались друг к другу и спали в верхней одежде. Температура воздуха на улице могла опускаться до минус сорока градусов. В бараке была всего одна печь, а их комната находилась от нее дальше всех и поэтому никогда не прогревалась.
– Моя мама прямо надрывалась по вечерам и ночам – пилила деревья и везла дрова домой на санках. Ей приходилось делать это как бы чуть-чуть тайно. Но комендант – начальник барака – смотрел на это сквозь пальцы и ничего не говорил. Пытаться отапливать этот барак было все равно, что отапливать улицу.
Иногда они по льду ходили в баню на другом берегу.
– После бани кто хотел, мог налить себе компота и попить. Это был замечательно вкусный, красный, восхитительный напиток. Холодный компот после бани – это было чудно. А потом – обратно по льду, домой, в барачный лагерь. Помню одну тетку с двумя маленькими детьми. Она ходила в длинной юбке и полосатой кофте. Странно, что она никогда не меняла одежду. И трусов не носила: просто расставляла ноги, стоя в сугробе, и мочилась.
Когда в Мончегорске хоронили солдат, это прерывало однообразие лагерной жизни.
– Они устраивали праздники в честь памяти своих героев-воинов: русские плясали, били чечетку, пели и играли музыку. Они пускали ракеты, а еще были плакальщицы. Для нас, детей, это было как спектакль.
Чтобы заработать несколько монет, мама Кирстен вязала свитеры и кофты и продавала их русским женщинам.
– Мама взяла с собой вязальные спицы, когда мы бежали в Советский Союз.
“Ты не должна плакать!”
После пары лет жизни в советском лагере для беженцев пришел мир, и Кирстен вернулась обратно в Киркенес – разоренный и разрушенный.
– Мы поехали домой паромом через фьорд в Якобснес, еще не зная, что наш дом разбомбили. Мы с сестрой побежали к игровому домику, но увидели там тоже лишь пепелище.
В доме бабушки неподалеку собрались родные и близкие, которые видели, как семейство Басма шло по улице. Было лето, дети стояли в мокрых купальниках вдоль стен домов и смотрели на приехавших. Взрослые начали плакать.
– Я не понимала, почему они плачут. Думала, они обрадуются, что мы вернулись.
Говорит Рут Сибблунд, тетка Кирстен:
– Они лишились всего. У них ничего не осталось, они приехали на пустое место. И первое, что я вижу, – сестра вновь ждет ребенка. Это было ужасно больно.
Киркенес лежал в руинах, еды не хватало. Поэтому несколько сотен детей отправили в Швецию. Кирстен была среди них.
– Я так волнуюсь, как подумаю об этом! Они ведь уже были вынуждены бежать из страны, а теперь ее снова отправили к совершенно чужим людям, – говорит тетя Кирстен Рут Сибблунд.
– И вот пришел тот день, когда мне нужно было уезжать, и я получила в подарок от дяди маленький красный чемоданчик. В нем лежала зубная щетка и шапочка, которую я очень любила. Вот и все, что было у меня с собой. Ну и одежда, которая на мне. На пристани было целое море слез. Но папа сказал мне: «Ты не должна плакать, ты уже большая и умная девочка». А мне еще и восьми лет не было, – рассказывает Кирстен.
Почти всем детям старше семи лет пришлось уехать из Киркенеса.
– Во фьорде все еще плавали мины. Впереди двигался тральщик и взрывал их. А за ним шло наше судно со всеми детьми на борту. Я очень боялась, пока плыла на нем. Когда мы шли по Лоппхавет ( название этого участка моря по созвучию действительно можно перевести как «Блошиное море»: loppe (норв.) – блоха, hav (норв.) – море)у Тромсё, я думала, что в море полно блох. А девочки у нас на пароходе еще нагоняли страху, говоря, что сейчас нападут огромные блохи и заедят нас до смерти.
Когда они прибыли в Нарвик, было по-осеннему темно. Детей выстроили попарно и повели от пристани к поезду, который должен был доставить их в Швецию. Кирстен шла последней в строю рядом с другой девочкой, с которой они держались за руки.
– Мне казалось, что мы намного меньше, чем другие. Было такое чувство, что мы совсем крошечные.
На протяжении всего пути она тосковала по дому в Норвегии, уехать оттуда было для нее настоящим ужасом.
Чемоданчик попал под поезд
– Я ведь едва успела повидать бабушку и тетушек, и всех, по кому скучала, пока была в СССР. И вот в один из дней путешествия, когда мы остановились на станции Кусфорс, я взяла свой красный чемоданчик, который мне подарил дядя, положила в него зубную щетку и мою новую красивую шапочку. Потом спустилась к путям и дождалась приближавшегося поезда. Он был огромный и шел быстро. Сперва я не знала, решусь ли, но потом швырнула под него свой чемоданчик.
Возвращаясь к своему поезду, девочка ощущала глубокую печаль: она выбросила все, что у нее было с собой из Норвегии, из дома.
– Как я могла сделать что-то подобное!? Выбросить самое прекрасное, чем обладала? Но я хотела избавиться от всего, что мне напоминало о них, была просто не в силах помнить что-либо!
Детей одели в новую одежду, прежде чем они продолжили путь для встречи с приемными шведскими семьями. На перроне в городе Буден их ждала целая толпа женщин в черных овчинных тулупах. А на одной женщине тулуп и шапка были серого цвета.
– Я стояла и смотрела на нее, так что в конце концов мои глаза только ее и видели. И думала: «Хоть бы, хоть бы попасть к ней!» И знаете что? Я таки к ней и попала! – смеется Кирстен.
Вот так она приехала на хутор в местечке Дегербэккен, где стоял красный дом с белыми углами (типичный вид дома в сельской местности Швеции). Там был хлев, в котором стояли две коровы – Рита и Роза, и конюшня с двумя лошадьми.
– Там мне было очень, очень хорошо. Меня брали с собой в хлев, и я научилась доить корову одной рукой. Но – о, как же трудно мне приходилось с новым языком! Я только что научилась говорить по-русски, а теперь нужно было еще и шведский осваивать.
“Они застрелят нас”
Сначала она просто сидела, смотрела и думала. И ничего не говорила. На стене висело ружье. Она часто задумывалась, зачем оно там, но не решалась спросить. Ее двоюродный брат, который тоже попал в эту семью, знал.
– Они нас застрелят, – сказал он.
В вальпургиеву ночь (ночь с 30 апреля на 1 мая — праздник весны с хороводами вокруг костров, фейерверками) зажглись костры. С грохотом взлетели ракеты.
– У меня началась настоящая истерика, потому что я думала, что нас сейчас застрелят.
За домом был муравейник. Кирстен часто стояла возле него, наблюдая за работой муравьев. Однажды она взяла палку и проделала в муравейнике дыру. Ее шведская «мама» очень рассердилась.
– Послушай, ты приехала оттуда, где была война. Ты видела множество сожженных домов. А здесь муравьи строят свой дом, и вот приходишь ты и разрушаешь его в точности, как у вас это сделали немцы, – сказала женщина.
Этот урок Кирстен никогда не забудет. Восемь месяцев спустя пришло время возвращаться в Норвегию.
– Я совершенно не хотела уезжать. Убежала и спряталась в сарае. Я знала, что там, в Норвегии, родители строят новый дом. Они писали мне замечательные письма и звали домой. Но я не решалась, не собиралась возвращаться. Однако пришлось.
Ей дали с собой пакет: занавески, подарки в новый дом и лакомства для братьев и сестер. Хозяйка желала хоть как-то помочь. Они снова ехали поездом из Будена в Нарвик, а потом – пароходом на север тем же самым путем.
– На пароходе я засунула все подарки в наволочку: не хотела, чтобы домашним что-нибудь досталось. Многие дети пошли за мной, когда я подошла к борту и выбросила всё в море. Оставила только четыре замызганных конфетки. Помню, какими они были лохматыми от ворса в кармане, где лежали. Вот это они там, дома, получат – и хватит с них.
И вот мы добрались сюда, в Киркенес. Родители встретили меня на пристани. Было так здорово снова их увидеть!
Тяжелее всего быть одной
Кирстен Басма переехала в Швецию в шестнадцатилетнем возрасте, получила образование, начала работать. Она часто пыталась рассказать о том, что пережила в годы войны, но ее попытки наталкивались на недостойную реакцию вроде такой:
– Ай, да перестань уже говорить о войне и не будь такой сентиментальной! О чем там болтать-то?
– Было бы здорово, – говорит Кирстен Басма, – если бы мы, обычные люди, находили время послушать друг друга. У каждого человека есть своя история, достойная быть выслушанной.
Автор Сигрид Фленсбург, текст основан на интервью, взятых в 1988 году.
Перевод на русский язык Германа Иванова
